My Painting

"Back Side Of The Moon-3"

" Обратная сторона Луны-3" 80х100см. Холст , масло, акрилик 2009 Дюссельдорф

МОЯ ВОЙНА...

Это документальный рассказ моей мамы Рудзиной Кимы Владимировны ( 1926-2003) о войне.... Hier ist die Übersetzung: http://rudzina.livejournal.com/ Фотографии военного Минска взяты с сайта минского художника Дмитрий Маслия с его любезного согласия http://sites.google.com/site/dmitrymasly/Home
1.У меня своя колокольня. И война своя. Если посмотреть на войну со стороны, можно увидеть треугольник, и в каждом углу своя суета. В одном – политики, в другом – армии, в третьем – растерянное население с инстиктивным желанием выжить, найти убежище и кусок хлеба. Я – население. До войны, моя мама, Любовь Андреевна, аккуратно ходила в домоуправление и училась, как себя вести на случай войны – даже противогаз у неё был. Её профессия – медсестра. Она учавствовала в учебных воздушных тревогах. Всё это детский лепет по сравнению с действительностью. В денъ начала войны она и была на этих занятиях, а меня увезли в ближайшее "безопасное место". Конечная остановка трамвая находилась у "Парка Челюскинцев", а оттуда рукою подать до деревни Слепня. Там была новая школа, на всю округу сверкающая красной черепицей. Директором этой школы была сестра моей мамы – тётя Вера.В подвале этой школы я встретила первый бой войны. Всю ночь мы слушали, как пролетали и рвались снаряды. Кто-то со знанием дела сказал, что если слышен полёт снаряда – значит мимо. В первое затишье, на рассвете, мы вышли из подвала и кошка тоже. Она крадучись пошла по двору, глядя в небо, а когда появился самолёт, первая бросилась в подвал. Папа с младшим братом Гериком уехал из города на попутной машине. Мама отказалась и пошла раньше за мною. Никакого транспорта уже не было и мы решили пешком идти в Москву.С нами ушла сестра моего папы – тётя Оля с дочерью Таисой. По Московскому шоссе непрерывно шли беженцы. Одни тянули свой скарб, другие – детей и на руках и в колясках.Одна женщина в халате и домашних тапочках несла младенца и громко пела - наверное сошла с ума. В канавах валялись брошенные вещи. Воду пили из грязных глинистых луж. У тёти Оли были кусочки сахара – тем и питались. Вместе с беженцами, небольшими групками шли и красноармейцы, но в основном – лесочком. Через несколько десятков километров, в деревне Королёв-Стан, мы попали под бомбёжку. Самая яркая картина: у одной коровы вырвaло кусок живота, она бежала и ревела, а кишки тянулись за нею. После ночи, проведённой на болотной кочке, мы узнали, что немцы уже впереди и дальше идти нет смысла. Вернулись мы в Минск и не узнали его. Дома догорали и везде валялись убитые. В районе типографии я зашла на минуту во двор и увидела страшную картину. Во дворе стоял грузовик с откинутым задним бортом. С машины свисали мёртвые солдаты, головами вниз, лицами ко мне. Наверное грузовик расстреляли с самолёта. По мёртым лицам ползали мухи. В районе моста через Свислочь, женщина стояла на коленях перед немецким патрулём и умоляла пропустить к горящему дому на площади Свободы – у неё там остались дети. Не пустили. Ночевали мы в каком-то сгоревшем доме по улице Долгобродской. Под лестницей каменный пол был тёплый, как нагретая печь. Вся моя одежда состояла из белого сарафанчика в цветочки – так что было тепло и уютно. Утром пошли к своему дому. Теперь там площадь Независимости, а до войны был целый жилой квартал. Со стороны Дома правительства была Советская улица, а с обратной – против медицинского института – Связной переулок. Там и был мой дом и там, в руинах, осталось моё детство. В городе жители старательно "чистили" магазины, а окрестные крестьяне целыми подводами вывозили товары. Около разорённого магазина, мама подобрала коробку пуговиц для сорочек, белые и чёрные нитки и духи – потом долго дрожала от страха за своё "преступление". Этот "клад" впоследствии оказался ценным подспорьем в нашем голодном существовании.

Район улицы Советской и Связного переулка. Дом правительства

- 2-
Первое непосредственное знакомство с немцами у меня произошло через неделю после начала войны – мне только исполнилось пятнадцать лет.Я ещё находилась в шоковом состоянии; всё перевернулось с ног на голову, от Минска ничего не осталось. Мы с мамой долго сидели возле дотлевающего нашего дома и плакали. Первые дни бросало нас бездомных из одного подвала в другой, из одной чужой квартиры – в другую. Несколько дней мы ночевали в сквере возле вокзала, в единственном жилом доме, оставленном хозяевами. В сквере расположились немецкие солдаты, весело наигрывая на губных гармошках. На нас они не обращали внимания, но всё равно было страшно. Воды нет, пить хочется и вот мы, женщины с окрестных развалин, пошли искать воду куда-то в район Червенского рынка. Жара. Возвращаясь, решили сократить путь, пройдя мимо нынешнего автобусного вокзала – рядом с железнодорожным. Сотни наших военнопленных лежали, сидели в изнеможении – они умирали от жажды, окружённые охраной. Увидев воду, пленные, как обезумевшие, бросились к нам, не обращая внимания на окрики охраны. Они жадно пили воду, стараясь не расплескать её. Немцы лениво потарапливали, но не трогали их.
Наутро нас остановили солдаты и повели, с ещё пустыми вёдрами, в сторону университетского городка, который уцелел после бомбёжек. Немцы приводили в порядок корпуса для своих нужд, но для мытья туалетов, которые никогда не блистели чистотой, понадобились местные жительницы. Для меня это было ужасно, но в присутствии автоматчика выбор был сделан, туалеты вымыты, а за работу выдана булка хлеба. Но это ещё не всё. Домой отпустили не всех. Несколько женщин повели на вокзал, где в вагонах проживали немецкие офицеры – нужно было вымыть окна.
Меня позвал молодой, щеголеватый офицер и повёл к своему вагону, объясняя, что ему нужно постирать рубашки – как-будто в вагонах можно стирать! Я, по наивности, послушно шла за ним, но нас остановил полный пожилой немец в поварской форме. Офицер в бешенстве ушёл, оглядываясь на моего спасителя. Для оправдания своего заступничества, повар дал мне работу. Я чистила картофель, мыла посуду и жадно ела необыкновенную еду: что-то между супом и кашей из гороха с курицей. А сам он только пил кофе из большого чана, пыхтел от жары и по-отцовски поглядывал на тоненькую девочку. Через несколько часов я вернулась домой с консервами и булкой хлеба впридачу к первой, к радости моей отчаявшейся мамы.
Уставшая и сытая я сидела на соседнем крыльце – в доме было два входа, и вдруг, услышала стоны.Тихонько вышла в коридор и разглядела на полу лежавшую девушку-десантницу. Она была ранена в ногу и потеряла много крови. Я пошла за мамой. В чужом шкафу нашли кое-что для перевязки и платье. Накормили, переодели, а вечером, опираясь на палку, раненая девушка ушла – ни за что не хотела оставаться, боялась накликать на нас беду. Далеко ли она ушла? Единственное, что могло ей помочь остаться незамеченной, это то, что после бомбёжек в Минске было много раненых

Фото: Минск (1941-1944)http://sites.google.com/site/dmitrymasly/Home

-3-
Мать моего отца – бабушка Анна Ивановна, с младшей дочерью Любой и внучкой Нелей, приютились в пустующей квартире по улице Базарной (Свердлова). Там нашлась и маленькая комнатушка для нас с мамой. От недоедания моё здоровье ухудшилось и я слегла.Мама ходила по городу, делая массажи раненным жителям и за работу получала кое-какую еду. Вскоре она устроилась на работу во 2-ой клинической больнице, где лежали наши раненые пленные. Их ставили на ноги, а затем отправляли кого куда.Иногда мама приводила в дом подлечившихся пациентов больницы, а через пару дней они так же внезапно уходили в лес. Помню инженера из Москвы, джазового музыканта, просто командира. Был ещё один - из Осиповичей. Я его запомнила больше других потому, что после овобождения Минска он навестил нас и весело рассказывал, как зажиточно живёт сейчас его семья. Вот уж действительно, сытый голодного не понимает.
В больнице работал профессор Марков, он поставил мне диагноз – туберкулёз лёгких и выписал для меня из больничного рациона раненых – полтора литра молока ежедневно.
За моё лечение взялась родня моей мамы. Их общежитие находилось также в чужой квартире, в трёх смежных комнатах, на третьем этаже по улице Интернациональной 14. Они забрали нас с мамой к себе – итого 9 человек. Для поддержания моих сил, вначале продавали носильные вещи, а потом начали зарабатывать. Главным кормильцем был дядя Володя. Будучи человеком мастеровым, он собирал на пожарищах замки, ключи, завесы, крючки. Чистил их, чинил и продавал в уцелевшей будке-киоске. Тётя Маруся – вдова художника Бортникова, в специальном ящике-чемодане ежедневно переносила пирожные из пекарни в кафе. Она постоянно заботилась о пропитании семьи. Тётя Надя – учительница, попыталась работать в школе на площади Свободы, но через неделю ушла – не выдержали нервы. Наши бывшие учителя били учеников. Я это видела тоже – училась два дня. В этой семье также приютили бывшую знакомую мамы с сыном-подростком Володей. Имя её – Ольга Матус – диктор радио. Она была курносенькой блондинкой и никто из посторонних не догадывался о её еврейской национальности. Она даже устроилась работать прачкой в какой-то столовой. И ещё тётя Вера – историк. После встречи с колонной евреев, ведомых на расстрел, заболела – тихое помешательство. Её дочь Таня помогала по дому. Вот и вся наша семья. Несмотря на все старания тёти Маруси, питались плохо. В первые дни войны дядя Володя раздобыл на крахмальном заводе ведро патоки. Раз в день мы все получали по кусочку хлеба с ложечкой патоки – это было изумительно вкусно. В остальном питании мне отдавалось предпочтение.

Фото: Тётя Маруся с мужем -художником Бортниковым

-4-
После того, как спала температура, меня решили увезти в деревню. Заботу обо мне взяла на себя тётя Надя. Она увезла меня в деревню Маньковщина, недалеко от местечка Раков, где начала учительствовать. Во время поездки я была укутана, и только глаза были свободными, о чём тётя Надя не раз пожалела. При выезде из города, в районе немецкого кладбища, наши сани остановились, ибо дорогу перегородил обоз из несколъких повозок полных мёртвыми, обнажёнными телами. Сразу невозможно было узнать в них людей; заледенелые руки и ноги невероятно торчали в разные стороны, напоминая длинные, плохо уложенные дрова. Успокаивая меня тётя Надя объяснила, что это погибшие на войне люди. Позже я узнала, что это были жертвы еврейского гетто. В деревне Маньковщина, при доме управляющего имением, было длинное, барачного типа строение, в котором жили дворовые люди и находилась школа, состоящая из одного класса и комнатки для учителя. От холода тётя Надя спасала меня, согревая бутылками с горячей водой. Через пару недель жена управляющего уступила нам комнату в своём тёплом доме.Там тётя проработала один сезон. К нам приехали мама и сестра Таня. Мама с тётей часто уходили за продуктами в соседние деревни. Они меняли на продукты пуговицы и нитки. За пуговицу давали яйцо, а за нитки даже масло или сало. На Пасху я открыла чудный обычай в нашей западой Беларуси; жители носили в храм накануне праздника освящать приготовленные накануне явства. Часть освящённого приносили учителю. Такого изобилия вкусной еды я не видела. Чего только нам не принесли: и жареная птица и поросёнок, окорок, колбасы, сыр, много печёного и уйма крашеных яиц.
В Маньковщине я научилась работатъ на сенокосе, жать, ткать, управлять лошадью, доить коров. А ещё умудрилась закончить среднее образование – в четырёх километрах была школа в деревне Ершевичи. Вначале в этих местах была довольно спокойная жизнь, но покидали мы Маньковщину в трагический момент в жизни наших хозяев.

-5-
Немного о партизанах. Этот термин не сразу вошёл в лексикон местного населения. Иногда в домах появлялись ночные посетители. Это могли быть красноармейцы, не успевшие уйти из оккупированной зоны и весьма сомнителъные гости. Все они были вооружены и требовали одежду, пищу но чаще самогон, а иногда, после их визитов, исчезали мои чулки, духи и тому подобные вещи. Люди были разные, но чаще любители выпить и пострелять в воздух, наведя страх на жителей, особенно, если приходил не один, а несколько человек. Бывало, что их появление кончалось трагически. В день празднования именин Петра и Павла, наши хозяева были в гостях в соседней деревне Лапинцы. Появившиеся вооружённые люди застрелили мужа, а заодно и сына нашей хозяйки. Если кто-то сводил счёты с мужем, как говорили люди, то причём тут сын, он только приехал домой, закончив сельхозакадемию. Многие отступающие наши красноармейцы оседали в деревных; кто в качестве работника, а кто у одиноких женщин. Вот эти люди, впоследствии, уходили в лес. К ним присоединялись и местные жители, по разным причинам, но отнюдь не всегда из патриотических чувств к СССР. Общаясь с местной молодёжью, я видела, что своей настоящей родиной они считают Польшу. Говорили они по-польски и считали, что все их беды начались с приходом "советов". Они были одинаково настроены против немцев и против "советов" и вели себя в зависимости от того, откуда исходило большее зло. Разобраться во всём этом было сложно, поэтому люди боялись всех ночных гостей. Позже их начали называть партизанами

-6-
Следующий учебный год тётя Надя работала в деревне Есьмановцы, вернее рядом, в имении Германишки. В доме, под школу было предоставлено два класса и комната для нас. Учащихся было много и тётя Надя уговорила меня попробовать поработать с детьми. До этого я часто сидела на её замечательных уроках. Она была профессионалом высокого класса. Доверила она мне второй и третий классы. Моё преподавание не совсем отвечало привычным правилам. Кроме арифметики, чтения и письма, я много внимания уделяла речи, рисованию, играм на соображение. Читала ученикам сказки Пушкина, сопровождая рисунками на доске. Рисовали и они. Тётя Надя была довольна моей работой . К Новому году мы подготовили целый праздник. И костюмы и ёлочные украшения делали сами. Школьный концерт вдохновил родителей, которые танцевали до вечера, изрядно попортив паркет в классе. Я думаю, что мои ученики помнят наше общение. Очень быстро наш труд был вознаграждён неожиданным образом: дети стали приходить в школу с гостинцами – кто с бутылкой молока, кто с несколькими яйцами или кусочком сала или масла, мяса и.т.д.. Я с большой теплотой вспоминаю мою работу в школе и, впоследствии, не раз сожалела, что принебрегла советом тёти Нади стать учтельницей, хотя прекрасно понимаю, что такую свободу преподавания вряд ли могла иметь в нашей типичной школе.
К этому времени партизанское движение становилось более организованным, меньше шпаны, хотя не раз мне приходилось просиживать ночь в чулане со старым хламом. Это уже были небольшие отряды. Через наш дом ушёл в партизаны аптекарь из Городка, прихватив ящик с медикаментами. С ним была его жена. У нас по нескольку дней находились два друга-партизана: Петя из Киева и Ваня из Москвы. Первый погиб недалеко от Германишек – хотя и боя не было. Он не был похоронен и вороны выклевали ему глаза. Ваню застрелили после ареста, во время побега, в лесу под Молодечно. Как хорошо они играли на школьном празднике – один на мандолине, другой на балалайке. Через имение Киевец в партизаны переправили Ольгу Матус с сыном. Об их дальнейшей судьбе ничего не могли узнать – сплошное молчание, как буд-то их не было на свете. Ходили слухи, что её кто-то расстрелял.
Свидетелем боевых действий, о которых рассказывают в послевоенных фильмах, я ни разу не была, хотя жила в лесной зоне. Информация была типа испорченного телефона, но кое-что я видела, и впечатление не из приятных: мины на дорогах, где нет немцев, подорвалась телега, крестьяне погибли, а лошадь разорвало пополам. Какие-то непонятные убийства: наша хозяйка в Германишках, после ухода партизан, наткнулась на тело тайно убитого мужа. Более понятный эпизод: мина, взорванная под автомобилем двух немцев-стариков (властъ в местечке Городок). Они отлично выращивали невиданные длинные огурцы на безупречно выполотых грядках. Но во время еврейских расстрелов партизаны отсутствовали. В наших краях каратели чувствовали себя вольготно. Так, что партизаны для меня – медаль с двумя сторонами.

Фото: Тётя Надя с мужем и приёмной дочерью

Бабушка Любовь Андреевна( справа) с сестрой Ольгой

Мама и бабушка ( слева) до войны.

-7-
По состоянию здоровья в партизаны я совсемне годилась, но как молодая особа, была очень привлекательна для ночных ловеласов, которые зачастили к нам. Семья решила переехать в местечко Городок, где жил наш родственник-часовой мастер Кобак. Поселились мы на окраине, около костёла, в пустующем доме. Хозяин дома жил в деревне и не возражал против нашего переезда. Мама устроилась на работу в местной больнице, а мы с тётей Надей начали работать в школе в деревне Семерники, рядом с Городком. За нами каждое утро поочерёдно приезжали крестьяне. Говорят, что название "Семерники" идёт от рождения семерых близнецов, которые во время крещения уместились на одном блюде.
Местечко Городок – многовековое поселение: три длинные улицы и холмы - стены разрушенного временем замка, чудная река и кирпичная мельница. Одна улица ведёт в Воложин, вторая – в Молодечно, третья – в Раков и далее – в Минск. Улицы вымощены булыжником. Со стороны Ракова – прекрасный костёл, в центре- большая каменная церковь.Тут же площадь с каменными строениями и не только одноэтажными, много магазинов и мастерских. Вдоль улиц – огромные вековые деревья. Чистые улицы, красивые дома и много цветов. Таким я увидела Городок летом 1942 года. Я приехала в гости к дяде на второй день после уничтожения еврейского населения. Городок, как буд-то вымер – стояла давящая тишина. Географическое положение городка сделало его торговым перекрёстком. Значительная часть населения – евреи, превратили его в центр торговли и неудивительно, что там можно было купить всё необходимое. После двадцатилетнего перерыва я посетила это дивное место и нашла там захудалую деревню с тремя магазинами и вонючей столовой. Костёл и церковь сожжены, как и всё, что украшало и делало неповторимым Городок. Могучие валы развалин замка дают основания предпологать о значителъной роли Городка в истории нашей земли и надеюсь на неистребимых исследователей-энтузиастов, которые воздадут должное этому забытому уголку нашей Беларуси.

-8-
Это теперь я знаю, что такое фашизм, а когда началась война была уверена, как и все советские люди, что фашисты – все немцы. Но ещё во время войны моя вера пошатнулась. Это совсем не одно и то же. После еврейских расстрелов и прочих карательных мер, жители Городка с ужасом восприняли приход в местечко целого немецкого полка. Очень удивились, когда по домам стали расселять квартирантов – фронтовой полк прибыл на отдых. В нашем доме поселили немецкого офицера, молодого учителя математики из Берлина – имя его Ганс Петерзен. У него был денщик, раз в день заходивший, чтобы убрать комнату, почистить костюм и принести завтрак своему патрону. В маленькой комнате, где помещалась кровать, столик и стул, дверь отсутствовала. Наш постоялец был удивительно деликатным и даже стеснительным человеком. Возвращаясь вечером домой, он тихо стучал в дверь и вполголоса сообщал своё имя. Моё куцое изучение немецкого языка в школе всё же давало возможность кое-как общаться с квартирантом. Он очень тосковал по дому и нежно смотрел на фотографию своей некрасивой невесты. Явно симпатизируя мне, он ни разу не позволил себе неуважительного отношения. Его деньщик, простой деревенский житель, ничего не понимал в этой войне, бесконечно говорил о своём хозяйстве, родителях, любимом саде. Он "вылизывал" комнату своего босса, чистил до последней пылинки костюм и упорно расчищал подход к нашему дому от снега. Часто лейтенант получал на завтрак странную еду – бутерброды с сырым мясным фаршем. Не знаю что это: национальное блюдо или очень питательный продукт. Такие же квартиранты были и у соседей. Некоторые получали посылки из дому и угощали своих хозяев. У моей соседки обустроились связисты. Хозяйничал там офицер из Инсбрука. Он пригласил нас послушать новости из Москвы. Мы услышали голос Левитана, сводки Информбюро. Находиться в полной информационной изоляции и вдруг услышать голос из Москвы – это было настоящее потрясение. Приглашения повторялись. Через месяц полк отправился на фронт. Впечатление моей семьи и мои были самые хорошие. Таких немцев мы увидели в простом человеческом общении.

- 9-
В дальнейшем жизнь в нашем Городке проходила довольно спокойно на фоне того, что творилось вокруг.
Весной 1943 года я гостила у дальних родственников в местечке Красное – станция Уша. Дом стоял в конце улицы, окнами на железнодорожное полотно. Рано утром к нам ворвалиь немцы, но полицейский сказал, что это не то и они ушли. А "то" выглядело так. В то утро уничтожили жителей еврейского гетто.
Не перестаю удивляться, каким образом двое мужчин не могли оторвать от окна шестнадцатилетнюю хрупкую девочку и почему мне необходимо было видеть то, что происходило на улице. Окаменевшая, с ужасом в глазах я, как губка впитывала деяния фашистских карателей. Весь кошмар происходящего зафиксировался как на фотоплёнке:Обнажённые люди идут неровными рядами, человек по сто – мужчины отдельно,
женщины с детьми отдельно. Поднимают руки к небу. Слышны не то вопли, не то пение. Группы постепенно заводят в сарай с широко открытыми дверями. Слышны выстрелы. Виден офицер и группа солдат. Палачу подают вновь заряженные пистолеты. Полукругом к сараю стоят автоматчики. Из мужской группы побег. Трое мужчин бегут к ещё замёрзшей речке, за которой железнодорожный путь и сразу лес. Двоих бегущих настигают пули, а третий бежит к лесу. Ему помогает идущий поезд. Стрельба остановлена. Поезд прошёл и человек скрылся в лесу. Вторая попытка у женщин. В резулътате у нашего порога лежит убитая девушка. Расстреляны все, уложены штабелями, облиты бензином. Сарай горит. Стены рухнули. Горят человеческие тела, пахнет жареным мясом и чёрный дым высоко поднимается в небо. Невозможно забыть, невыносимо желание рассказать родным погибших все подробности трагедии, поплакать вместе о красавице, лежавшей у нашего дома, где она надеялась найти спасение.Длинные волосы прикрывали её обнажённое тело, а в неудобно вывернутой руке было зажато что-то, похожее на хлеб. А вдруг единственный убежавший спасся? Ведь он может быть жив или его дети? Желаю встречи с ним, как с родным человеком
фото Минск( 1941-1944)http://sites.google.com/site/dmitrymasly/Home

-10-
Наш Городок находился в партизанской зоне, но жизнь наша была относительно спокойной. Бывали иногда кратковременные перестрелки между партизанами и полицейскими. В одном из «боёв местного значения» погиб голова Городка. Подвыпивший, он выскочил на площадь с саблей, призывая кого-то в бой и был ранен в ногу, а пока шла перестрелка – истёк кровью и умер. Не раз Городок поджигали. Я уже привыкла к пожарам и хладнокровно выносила из дома наши скромные пожитки.
Однажды ночью, неизвестно чей бомбардировщик разгрузился над нами. Бомбы упали недалеко от нашего дома. Одна попала в соседский сарай, вырыв глубокую воронку, на краю которой стояла невредимая свинья.
Были у нас и стихийные бедствия. Настоящий ураган пронёсся над Городком. В полдень стало так темно, что только бесконечно блиставшая молния освещала летящие крыши сараев. Во дворе стояла привязанная лошадь. От страшного ветра она упала на колени и не могла подняться. Это длилось недолго, но вполне достаточно, чтобы повалить столетние деревья, украшавшие улицы Городка.
А накануне в наш дом влетела шаровая молния, разрушив трубу в кухне. Я в этот момент сидела на корточках, доставая из-под буфета иллюстрированный журнал. Удар был оглушительный. Меня бросило на пол, и я увидела перед собой плывущий слева направо, на уровне глаз, серебристо-розовый туманный шар, величиной с футбольный мяч. Это было похоже на замедленную сьёмку. Время как-бы остановилось и я так и не поняла, когда раздался взрыв: до появления шара или после? Я оглохла и не могла пошевелиться. В комнате было ещё двое мужчин. Они тоже всё это видели и причёски их были нарушены, уложены слева направо. Когда молния исчезла, мы обнаружили в окне дырочку величиною с трёхкопеечную монету и вокруг закопченое стекло. В доме было дымно и сильно пахло озоном, но пожара не было. Мама, находясь в кухне, получила ушибы от осколков разрушенной кирпичной трубы, а соседку, которая была рядом, закапывали до колен в землю. Если бы не резиновые калоши, она бы погибла. К вечеру у всех прошла глухота и мы бурно обсуждали происшедшее. После всех потрясений снова возвращались к тревожным будням с новыми слухами. Через годы, слово " война" воспринимается как цепь сплошных ужасов. Но когда существуешь в этой войне, живёшь в это время и не один год, то все эти события растягиваются во времени и получается так, что ужасы происходят не так часто, а всё остальное время люди просто живут. Живут тревожно, со своими каждодневными проблемами и с доступными радостями. В спокойные периоды слушали музыку – оперные арии. У нас был патефон. Танцевали танго и вальсы, пели под гитару, влюблялись, женились и закручивали бигуди. Молодость сильнее войны.

-11-
Городок находится в 50 километрах от Минска. После освобождения столицы , фронт стал приближаться и к нам. Немцы дали распоряжение эвакуроваться в Германию. Я об этом узнала, когда мимо нашего дома потянулся обоз с вещами и людьми, собравшимися уезжать. К нам зашёл полицейский и приказал присоединяться. У тёти Нади болело колено и её оставили, мама была в больнице, а меня забрали без вещей, только пальто набросила. Все торопились – бой был уже слышен и полицейский сказал, что лично будет обо мне заботится и не нужны мне никакие вещи. Длинный обоз растянулся в сторону Молодечно и охрана была редкой. В первом же лесу я попросилась в кустики и, как только зашла за деревья, пулей бросилась бежать обратно. После леса нужно было пересечь поле и вот тут мне вдогонку стали стрелять. Я упала за первый же бугорок и лежала не шевелясь. Автоматная очередь прошлась по бугорку, осыпая меня землёю. Я еле удержалась от того, чтобы не побежать. Слава богу, хватило ума не двигаться. Обоз ушёл и я вернулась к своему догоравшему дому. Недалеко, в картофельной яме, нашла тётю Надю – ей помогли до неё добраться соседи, а мама бежала за обозом, но ей подсказали, что я вернулась.

Фронт был совсем близко – нужно было укрываться. Мама с тётей остались в яме, а я с группой женщин с детьми ушла в лес, где сохранились окопы от первой мировой войны. Там мы и "приняли бой". Пока падали бомбы и летели снаряды мы сидели в окопе, но когда начли стрелять "катюши" – стерпеть было невозможно. Эти звуки можно сравнить с хохотом гигантского демона. Рядом с окопом разорвался снаряд, обжигая горячим воздухом (обожгло брови) и мы в панике бросились бежать. У меня на руках был чей-то младенец. Сейчас мне трудно представить, как можно бежать с невероятной скоростью, на каблуках, в габардиновом пальто и с ребёнком. Я бежала впереди, остальные за мной. Снаряды рвались кругом, но Бог нас миловал. Добежали до реки. Вроде взрывы остались позади, а за рекою тихо. Темно. Плавать кроме меня никто не умеет. Я во всём одеянии, нашла брод и помогла перенести детей. Чего не сделаешь со страху. Дошли до хутора и, поскольку бой продолжался, вместе с хозяевами всю ночь просидели в погребе в мокрой одежде.
Утром пришли наши. Мои радостные рыдания затмили всё, что было до этого. Вернулась я в Городок на попутной армейской машине, на подножке. На дороге лежало то, что осталось от человека , раздавленного танком.
С поля боя в ближайший уцелевший дом приносили раненых. Мама ухаживала за ними, и я старалась помочь. Ночью умирал солдат, раненный в живот. Ему нельзя было пить воду, но вдруг разрешили и я его поила. Я очень удивилась, когда он сказал, что сожалеет, что не дошёл до Берлина – не думала я, что в смертный час можно думать о чём-то подобном. Ещё один раненый, с двумя десятками осколков в теле, всю ночь бредил, произнося женское имя. Когда он пришёл в себя и увидел меня, его лицо засветилось, - очевидно он увидел во мне другую, утром его увезли, врач сказал, что он умрёт. До сих пор помню обоих. А накануне вечером я успела влюбиться в молодого майора, который поил нас чаем с очень вкусными солдатскими сухарями. Мы не могли наговориться, как буд-то давно не виделись.Он просил меня писать ему, оставил адрес. Я писала, но ответа не получила. Неужели он погиб, такой молодой, красивый? Как это несправедливо.
Через день мы с мамой и тётей уехали в Минск на попутном военном грузовике. Родные мамы и папы прошли свой путь через войну. Старшая сестра папы тётя Нина с дочерью Нонной была в партизанах, а её сын Вова и муж – дядя Ваня погибли на фронте. Люба с дочерью Нелей ехала в Германию со своим новым мужем, пожилым немцем, снабжавшим армию окороками. Бабушка Анна Ивановна не смогла смириться с замужеством своей дочери и бросилась в реку. Нашли её через неделю. Тётя Оля похоронил дочь Таису – рак крови. Сестру Таню угнали в Германию – она там работала на ферме. После освобождения американцами, она вернулась домой.

-12-
Осенью мы с мамой уехали на Урал. Папа работал на заводе, производящем снаряды. Папа был военным и после эвакуации из Минска, его мобилизовали для работы в качестве военного специалиста в городе Катав-Ивановске Челябинской области. Он писал в Минск и нашёл нас.Я попала в уральскую Швейцарию – уголок необыкновенной красоты: горы, чудные озёра, леса, лыжи, рыба, медвежье мясо. Лесная земляника и колокольчики вдвое крупнее наших. После прифронтовой тьмы, горят лампочки – непривычно. Только присмотревшись поближе поняла, что и по Уралу война прокатилась тяжёлым катком. Люди, измождённые голодом и непосильным трудом, мёрзнущие в покрытых льдом комнатах – это беженцы. Все эвакуированные считались евреями... Мой брат, получив паспорт, обнаружил в нём новую национальностъ – еврей. Жили мы тяжело, как и все вокруг. День победы встречали там. Помню, как я в восторге плясала на улице, хотя никогда этому не училась. Никогда меня так не переполняло счастье. Вот так бы всегда люди любили друг друга. Так закончилась моя война. Конечно, это только часть моих воспоминаний, но и их достаточно, чтобы стать, мягко говоря, нервной особой, о чём мне иногда напоминают близкие люди и врачи. Самое интересное, что никуда эти события не отошли, они всегда со мной и перекликаются с настоящей жизнью. У меня есть что и с чем сравнивать. Чем я старше, тем тяжелее ноша, и хочется частично от неё избавиться, что я и сделала на этих страницах.
Фото: Брат Герик 1930-2009( мой дядя)



08.03.1994 г. Климентина Рудзина

© - все авторскае права защищены, Наталия Рудзина (Natalia Rudsina).

Моя новая работа. "Чертополох" Живопись. Холст. масло. Акрил 100х100см.2010

" Distel " Öl. Acryl.Leinwand.100x100cm 2010
" Thistle" Oil Aqryl.Canvas. 100x100 cm 2010